Лето тщетных надежд (о пребывании М.П. Мусоргского в Николаеве)

Пономаренко

В одном из писем к А.А. Голенищеву-Кутузову Модест Петрович Мусоргский писал: "С самой весны (1878) со мною приключилась какая-то странная болезнь, разыгравшаяся в ноябре настолько сильно, что доктор мой, хорошо знающий меня, приговорил было меня только к 2-м часам жизни…". Это был самый тяжелый период в жизни композитора. Ему было одиноко, тоскливо и страшно, ничто его не интересовало и не манило более, чем простое дружеское участие близких людей.

Депрессия затягивалась. Мучительно выстраданные ноты никак не хотели становиться музыкой, а созданные образы – живыми людьми. Чтобы великий композитор окончательно не потерял веру в себя, певица Дарья Михайловна Леонова организовала концертный тур по югу России – она будет петь, а Модест Петрович ей аккомпанировать.

Музыкальный и художественный критик Владимир Васильевич Стасов писал по этому композитору Милию Алексеевичу Балакиреву: "Мусоргский в восторге от своей будущей поездки, потому что ожидает от нее около 1000 рублей прибыли". Возможно, Мусоргский и надеялся заработать в этой поездке, но "концерты и здесь сбору давали недостаточно". Так что о больших заработках говорить не приходилось.

Принимали их в Николаеве на "ура", концерты проходили с большим успехом. Но, как заметил композитор, "города русские, в особенности посещаемые артистами и художниками, не только не музыкальны, но вообще мало прилежат к искусству (Одесса, Николаев, Севастополь); наоборот, города русские редко, а то и вовсе не посещаемые артистами и художниками, очень музыкальны и радеют, вообще, об искусстве (Елисаветград, Херсон, Полтава)".

Поэтому одних концертов Модесту Петровичу было мало. Ему нужны были новые впечатления, и он впитывал их с детской непосредственностью: "Николаев построился очень широко. Улицы, правда, немощеные, кроме тех двух, трех, что начинают мостить, но бульвар из высоких, толстолистных акаций, масса садов, крутой берег Буга, холмы, а на них, у самого горизонта, ряд ветряных мельниц, при необыкновенно прозрачном воздухе, делают Николаев очень симпатичным".

Жаль, что нет возможности прочитать всю переписку Мусоргского с друзьями, но и те крохи, которые удалось отыскать, весьма эмоциональны: "Вечером небо дышало огнем, а к ночи разразилась гроза с ливнем и шквалом". Это о грозе в Николаеве.

Он изучал мир, столь отличный от того, в котором он жил, и получал от этого изучения непередаваемое удовольствие, и даже "совсем было рехнулся от восторга" после посещения нашей обсерватории. Их с Дарьей Михайловной и ее будущим мужем Федором Дмитриевичем Гридниным сводили туда новые николаевские друзья – морские офицеры, "настоящие господа и человеки, и пресимпатичные — вот, уже воистину, без всяких берибомбошек и слава им, милым".

Они рассматривали в телескоп звездное небо, им показали Сатурн и Юпитер, а затем на балконе обсерватории вся компания вела увлекательную беседу и любовалась городом. "При освещении заходящего солнца тона воды Буга и окружающих то холмистых, то покатых берегов очаровательны, если смотреть с крутизны бульвара. Здания характерны и перемежаются то садами, то каменными стенками: при размашистом плане Николаева это очень кстати", - писал Мусоргский своим друзьям в Петербург.

Видимо, никогда ранее композитор не бывал на военных кораблях. Ему организовали экскурсию на броненосец, от которого он пришел в совершенный восторг: "о диво дивное!". Для Мусоргского это была не просто экскурсия, это было еще одно невероятное путешествие в другой, неведомый ему мир.

Вдохновение вновь возвращалось к нему. Он исполнял на концертах произведения Глинки, Даргомыжского, Листа, Шуберта, Шумана, Шопена, Бородина, Римского-Корсакова, Кюи, Серова, и свои собственные. Наверное, слово "исполнял" здесь неуместно, какое – то оно безликое и казенное. Играл – и наслаждался этим. Можно сказать словами Пушкина, что "для него воскресли вновь и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь".

Даже пыльные улицы Николаева, превращающиеся после дождя в непроходимое болото, не могут испортить его жизнерадостное настроение: "Старожилы говорят, что в жаркое сухое лето Николаев весь покрыт пылью настолько, что ничего разобрать нельзя; наоборот — в дождливое время грязь невылазная до того, что иногда лошадь с возом погружается совсем и жить она, лошадь, уже потом не может, ибо должна быть признана бесповоротно утопшею в грязи. Это, пожалуй, и справедливо, раз что почти все широчайшие улицы не мощены". В укор тогдашнему градоначальству: шел 1879-год, Николаеву исполнилось девяносто лет...

Пожалуй, это все, что произошло с Мусоргским в Николаеве. Осенью они с Леоновой и Гридниным вернулись домой. Надежды на лучшее не оправдались. Многие замыслы композитора так и не реализовались, его произведения подвергаются жестокой критике коллег по "Могучей кучке".

Ко всем прочим неприятностям, его уволили с государственной службы. Впереди замаячили нищета и забвение. Алкоголь уже давно не приносил облегчения, похмелье становилось все более тяжелым и безрадостным. Как пишет биограф композитора Сергей Федякин, 12-го февраля 1881-го года на квартире Леоновой он пережил три удара за несколько часов. Его забрали в Николаевский военный госпиталь в Петербурге, однако жить великому композитору оставалось чуть больше месяца.

За несколько дней до смерти Мусоргского Илья Репин написал его последний прижизненный портрет. Изображенный на нем человек больше напоминает гротескный персонаж какой-нибудь комической оперы. Его мутный взгляд устремлен в никуда, волосы растрепаны, багровый нос красноречиво говорит о безысходном пороке.

Таким мы его и знаем из школьных учебников, но ведь Мусоргский был совсем другим – эмоциональным, впечатлительным, ироничным и требовательным в отношении к себе. Иначе не было бы "Картинок с выставки", "Бориса Годунова", "Хованщины", и даже знаменитой "Блохи", написанной после посещения Ялты.